[Ai Rolary]

06.02.2011 в 23:43

Пишет  Ellfella:

Одуванчики

для  Indifferent

Одуванчики

- Что ты делаешь? – спросил он, глядя на нее с чистым любопытством – никакого подтекста.
- Венок плету, - кивнула она – не то ему, не то в такт собственным мыслям. С ней иногда такое случалось. Обычно она «выпадала» из реальности по утрам; избегала смотреть в глаза, замыкалась в себе – не дозовешься.
- Со мной весело? – спросила как-то, столь требовательно, будто ожидала отрицательного ответа.
- Да, - ответил он. Он не мог сказать ничего другого. Не мог найти слов, чтобы рассказать ей о том, как греет его ее задумчивое присутствие. Для такой задумчивости в ней было слишком много жизни, а для того, чтобы просто жить – слишком много задумчивости; должно быть, это ее и мучило...
Он понял потом. А тем фантастически теплым летом, когда она была рядом, он не думал об этом. Не думал о ней. С этой девушкой было слишком хорошо, чтобы думать о ней; только – о себе. О том, кем он стал рядом с ней.
Но тогда, глядя на сорванные одуванчики в ее руках, он не думал вообще ни о чем. Просто красиво. Ярко.
- Говорят, из одуванчиков варят варенье, - она как-то отстраненно улыбнулась, глядя на желтые патлатые цветы. – Сладкое, наверное.
Сама она варенье варить не умела. Его мать говорила, что эта девушка вообще ничего не понимает в хозяйстве, хотя в ее тринадцать уже бы пора, и советовала больше с ней не общаться.
Но с другими ему было плохо. Натянуто. А где натянуто – там и рвется.
С ней же он иногда не понимал, где она, а где он, и боялся спутать.
Она не знала. Она считала – он хочет ее как девку. Девочку, девушку, особь женского пола. Просто такое время. Просто ему пора. А для нее не должно стать серьезным. Лучше одной. Всегда – одна.
Он догадался об этом после. Но тогда, на берегу по-летнему теплого озера, в ее отстраненно-улыбчивом присутствии, он и в мыслях такого не держал. И даже не думал, что она играет его чувствами, как будет думать тремя месяцами позже, когда она, боясь сблизиться с ним, впустить его не в тело свое – в душу, станет рассказывать придуманные истории о несуществующих кавалерах.
Он так и не узнает, были ли эти истории правдой; не захочет знать. Он будет вспоминать: это лето, и озеро, и одуванчики в ее руках, и ощущение невероятно-теплой пустоты в голове, когда все кажется возможным.
- Ты неправильно плетешь, - сказал он тогда, не желая сделать замечание – желая помочь. Подсказать.
- Попробуй сам, - отозвалась она совсем не раздраженно. Взглянула на него; протянула одуванчики. Ее руки были в зеленоватых пятнышках одуванчикового сока; он знал, что такие пятнышки долго не отмываются. А с одежды – не отстирываются; лучше не срывать эти цветы...
Но она – сорвала. Теперь оставалось только помочь ей.
У него всегда хорошо получались вещи, которые совершенно не выходили у нее; например, играть на фортепьяно. Или вышивать. Впрочем, не то, не другое его не интересовало; узнай он, что она уделяла этому какое-то внимание, здорово удивился бы.
Сплести венок не составило никакого труда. Она только завистливо вздыхала, глядя на его работу, но это была хорошая зависть. Она тоже грела.
- И как это у тебя так получается?..
- Пойдем, - предложил он, первым поднимаясь с травы на берегу озера и как бы невзначай надевая ей на голову цветочную корону.
- Ага, - как-то странно согласилась она. Потянулась руками к венку на своей голове, будто сомневаясь.
Когда днем позже она в первый раз вложила свою руку в его – самое большее, что она позволила себе за всю историю их отношений; самое большее, что позволила ему, – на их ладонях все еще были желтовато-зеленые следы от едкого одуванчикового сока.
Он не хотел вспоминать о том, что случилось через несколько месяцев. В конце концов, одуванчики всегда облетают – так и первая влюбленность не может длиться долго. Тем более что и влюбленностью это было не назвать... С ее точки зрения.
Потом он изменился. Стал лучше. Сильнее. Старше.
Влюблялся много – не раз и не два. Дарил девушкам цветы – пошло-привычные розы, которые колются шипами даже сквозь целлофановый пакет, и наивно-нежные тюльпаны, и душно-ароматные пионы, и загадочно-кокетливые гладиолусы. Хризантемы не дарил – во-первых, дешево и неоригинально, во-вторых – уж слишком... патлатые. Вызывают странные воспоминания.
Что уж говорить об одуванчиках, которые он терпеть не мог. Даже в виде действительно вкусного варенья.
- У тебя что, бронхит? – как-то спросила его мать, пришедшая в гости.
- Бронхит? – удивился он.
- Ты все время ешь это варенье, - сказала мать. – Одуванчиковое. Или любишь его просто?
- Терпеть не могу, - совершенно искренне ответил он.
- Жениться еще не думаешь? – мать всегда была в меру обходительна; вот и сейчас не тронула его нежно ненавидимое варенье, отставила в сторону.
- Я и один неплохо живу, - отрезал он. Мать замолчала – поняла, что лезет не в свое дело. Это ее действительно не касалось, да и ему было неинтересно. Он нуждался не в постоянной девушке, а в толковом авторе песен для группы, которая была его увлечением – помимо прибыльной работы компътерщика на вольных хлебах. С музыкой все было более-менее, но тексты...
Через день после разговора про варенье он получил те тексты, о которых мечтал – на распечатках, через третьи руки. Один из них – про облетающие одуванчики – заставил его сжать распечатки чуть сильнее, так, что на очень белых листах смазались свежие принтерные чернила.
- Кто автор? – спросил он у друга-товарища, который каким-то чудом эти тексты раздобыл.
- У одного моего друга есть сестра, а у нее подруга такое ваяет, - сообщил друг, забирая распечатки. – Она вроде не против для нас писать. Встретиться с ней бы хорошо... Если тебя, конечно, ее тексты устраивают.
- Как зовут эту подругу? – он понял, что лихорадочно всматривается в собственные ладони – и вместо размазанных черных чернил видит на них желто-зеленоватые следы.
«Одуванчики очень быстро облетают. Но...»
Услышав знакомое имя, он только прикрыл глаза.
«Но их семена разлетаются по всему свету. И дают новую жизнь».
В голове царила невероятно-теплая пустота.

@темы: унесенное в коготках